Сергей Воронков

БЕСКОНЕЧЕН, КАК САМА ЖИЗНЬ

 

Сказать, что я знаю Авербаха давно, – это ничего не сказать. Я знаю его всю жизнь, с пеленок! Хотя нет: с пеленок это он знает меня, а я не помню даже, как получил от него первый «подарок». Почему в кавычках, вы сейчас поймете.

Мой отец, кандидат в мастера и детский тренер Борис Воронков, дружил с Авербахом со школьных лет. После вынужденного перерыва на войну они встретились вновь, и с той поры Юрий Львович стал одним из его самых близких друзей. Он часто приходил к отцу. Однажды они сели анализировать, а я, еще совсем кроха, начал капризничать. Мамы дома не было, и Авербах, чтобы я не мешал, дал мне в кроватку магнитные шахматы, которые привез из Аргентины в год моего рождения. Деревянные, с точеными фигурками, которые сами будто приклеиваются к коричнево-желтой доске, – чудо, да и только! Когда Авербах собрался уходить и протянул руку за шахматами, я так отчаянно заревел, прижимая их к себе, что у него не хватило духу отнять игрушку… Так его чудо-шахматы и остались у меня, навек соединив в моем сознании эти два слова, а спустя годы украсив музейную экспозицию Центра шахматной культуры и информации ГПНТБ России, в котором Юрий Львович до недавнего времени числился главным специалистом. Должность эта являлась, конечно, чистой формальностью – он был душой и знаменем нашей маленькой команды, источником интеллектуальной энергии и неожиданных идей, он притягивал, как магнит, шахматистов и просто интересные личности, имя Авербаха и сейчас осеняет наш Центр, служит его охранной грамотой.

Юрий Львович из редкой породы стариков – не согбенных, словно придавленных жизнью, а прямых и горделивых. Почти уже ничего не видит, слышит еле-еле, а поди ж ты – смотрится орлом! Помню его на 90-летии, отмечавшемся в здании ГПНТБ на Кузнецком мосту и собравшем, такое впечатление, всю шахматную Москву. Знакомый профиль сух и четок, взгляд невозмутим, в седом зачесе еще мелькает перец. Сидит прямо, когда кто-то выступает, непременно встает и так, стоя, выслушивает обращенные к нему слова. В этом желании встать, несмотря на возраст и недомогания, – весь Авербах, всё благородство и несгибаемость его мощной натуры. Как всякому щедро одаренному от природы человеку, ему органически чужды тщеславие и чванливость. Авербах – последний из могикан той блестящей, еще докторско-гроссмейстерской ФИДЕ. Вспомним: д-р Фольке Рогард, д-р Макс Эйве, гроссмейстер Фридрик Олафссон… Какие личности! В этом президентском ряду очень не хватает Юрия Львовича, с его колоссальным человеческим и культурным потенциалом, который мог бы дать импульс развитию современных шахмат не только как спорта, но и как явления мировой культуры.

Вскоре после того юбилея, летом 2014-го, наша библиотека переехала на Хорошевку. Авербаху было уже небезопасно ходить одному, а тем более ездить в метро, поэтому с Кузнецкого я его обязательно провожал до дома. С Хорошевки мы поначалу, благо было лето, тоже возвращались на метро (но с наступлением осени стали вызывать такси). В тот августовский вечер мы вышли на «Спортивной», повернули направо – наш обычный путь к его дому. Когда зашли в скверик, Юрий Львович вдруг предложил: «Давай минут пять посидим». Сели на лавочку, помолчали. И вдруг он говорит: «А я на днях стихи написал. Никогда не писал, а тут…» И прочитал:


Я стою у окна и гляжу на облака.
А куда они уходят? Отвечаю: в никуда.
И тогда на ум приходят чьи-то вещие слова,
Что и жизнь от нас уходит,
Точно так, как облака.

Сказал, что пару дней назад стоял на кухне у окна (он живет на 6-м, последнем этаже – как Карлсон, шутит он), смотрел на плывущие мимо облака, и эти строки родились сами собой.

– Юрий Львович, а вы когда-нибудь вообще писали стихи?

– Нет, никогда… Хотя! Вспоминаю, в пятом классе мы делали газету в стихах, и я там активно участвовал.

– И что, с тех пор никогда не писали? А девочкам, когда влюблялись?

– Нет… Но однажды я выиграл конкурс поэтический. Рассказать?

– Ну конечно!

И он поведал:

– Дело было в эвакуации, в Ижевске, осенью 42-го. Предстоял день рождения или даже юбилей директора нашей студенческой столовой по фамилии Варникян. Ты понимаешь, что такое директор столовой в то голодное время. Устроили конкурс на лучшие стихи по этому случаю. Условие такое: чтобы там не было ничего типа «варникяновских котлет». Все записные студенческие поэты ломали голову, что делать. А я вдруг с ходу выдал:


Кто в работе очень рьян,
Средь студентов знаменит?
То, конечно, Варникян,
Наш студенческий нарпит!

– Для экспромта вполне! А что такое нарпит – народное питание, что ли?

– Да. Тогда были столовые нарпита. Сейчас, наверное, мало кто поймет…

Мы просидели целый час. Потом дошли до дома. Обычно прощались у подъезда, а тут поднялись наверх – Юрий Львович должен был передать мне немецкий фолиант со своим «Шатранджем», чтобы я мог сверить переведенную его дочерью Женей главу для книги «В поисках истины: от чатуранги до наших дней». На прощание обнялись. Он посмотрел на меня почти слепыми глазами, улыбнулся и сказал с грустью: «Как хорошо мы поговорили сегодня. А то всё на бегу, на бегу…» Я уткнулся ему куда-то за ухо, и само собой вырвалось: «Я вас очень люблю. Дай Бог вам здоровья. Живите как можно дольше». Под руками было его исхудавшее, почти бесплотное тело, на спине трогательно и беззащитно выделялся острый хребет…

Ровно двадцать лет назад, по случаю его 80-летнего юбилея, я написал в журнале «64 – Шахматное обозрение»: «Говорить с Авербахом о шахматах – все равно, что с Капицей говорить о физике, с Плисецкой – о балете, с Евтушенко – о поэзии. Разговор бесконечен, как сами шахматы, физика, балет, поэзия… Бесконечен, как сама жизнь!» Сегодня могу повторить эти слова, добавив то, что не сказал тогда: «Спасибо, дорогой Юрий Львович, за многолетнюю роскошь общения с вами, за наглядные уроки отношения к себе и своему делу. Без них я бы, наверное, не стал ни историком шахмат, ни их летописцем».

 

Москва, 8 февраля 2012
Авербаху – 90! Юбилейный вечер в Государственной публичной научно-технической библиотеке России: Сергей Воронков, Юрий Авербах, Дмитрий Плисецкий
Фото В. Барского

 

Москва, 2014
Юрий Львович из редкой породы стариков – не согбенных, словно придавленных жизнью, а прямых и горделивых
Фото Я. Силиса