Δ
«Нимцович на завтрак» / Арон Нимцович. «Моя система на практике»
Нимцович, А. И. Моя система на практике : сб. партий с предисл. Т. Петросяна: пер. с нем / А. И. Нимцович. - 2-е изд., доп. - М. : Физкультура и спорт, 1979. - 223 с. : ил. - 50000 экз.
Еще каких-то сорок лет назад считалось: невозможно по-настоящему научиться играть в шахматы, не изучив «библию позиционной игры» от Нимцовича… Этот русский датчанин едва ли не первым в истории шахмат решил под одной обложкой собрать все «правила», незыблемые законы, которым подчиняются все – от начинающего и до чемпиона мира. А почему тогда «моя» система? Все просто: помимо прописных истин Нимцович делился с миром целым рядом собственных открытий, ярких, прорывных для того времени идей!
Говоря о книге Нимцовича, нельзя не сказать о самом Нимцовиче. Сегодня его личность и лучшие партии стали, главным образом, достоянием историков, но, если бы не его характер и стремление твердо, до последнего, отстаивать свои принципы, не было бы и его книг. Он был ярким и самолюбивым человеком, который больше всего на свете ценил свое мнение, свой статус. Арон был готов защищать их когда угодно и против кого угодно. Нимцович не допускал двусмысленностей и недоговоренностей на свой свет, и готов был бы вызвать на дуэль любого, кто покушался на его честь и его принципы… Но, поскольку он жил и мыслил в рамках шахматной доски, к счастью, они не угрожали никому фатальным исходом.
Полям сражений для Нимцовича становились турниры и пресса, где активно обсуждались все шахматные и околошахматные темы. А доказательствами и сатисфакцией – победы за доской и «общественное мнение», когда оно поддерживало его суждения. Арон родился в 1886 году в Риге, пристрастился к шахматам в Германии, куда отправился на учебу, но как сильный игрок сложился уже в царской России. Корни его педантичности лежат в Берлине, где он изучал философию, хотя… по воспоминаниям друзей, в своей тяге к знаниям чем-то напоминал адвоката – одного из сильнейших игроков Германии – фон Барделебена, который, как известно, «изучал шахматы и играл в право». После трех лет учебы Нимцович так и не получил диплома университета, но зато все годы был завсегдатаем клуба Kaiserhof.
Он был сверстником Капабланки и на 6 лет старше Алехина, судьба накрепко связала его с первым русским чемпионом мира. Нимцович ковал себе славу в одних турнирах с ним и остро переживал каждый успех молодого конкурента. Особенно когда они поделили с ним 1-2-е места во Всероссийском турнире мастеров 1913 года, потом обменялись победами в дополнительном матче за первый приз, – и оба были допущены в знамениты турнир 1914 года! Но… если Алехин завоевал в нем право считаться третьим шахматистом мира после Ласкера и Капабланки, то Нимцович оказался за чертой призеров, и остался никем.
Чуть ли не вся его последующая карьера и публичные выступления – запоздалая, в чем-то обреченная попытка доказать, что он достоин большего. Его тщетная гонка за победами в международных турнирах (он победил только в одном, в Карлсбаде-1929) и неоднократно отправляемые вызовы на матч чемпионам мира (так и оставшиеся всего лишь вызовами) – слишком явное желание Нимцовича казаться большим, чем он на самом деле был…
Что уж говорить, Нимцович явно уступал великим чемпионом в мощи шахматного таланта, работоспособности и устойчивой нервной системы. Не секрет: чтобы побороть волнение и напряжение больших турниров, он прибегал к «хорошо известным средствам» – алкоголю и табаку, что разрушало и без того не блестящее здоровье датчанина… И в результате ему приходилось совершать паузы в выступлениях, порой довольно продолжительные.
Но эти, во многом вынужденные, паузы несли не только вред. Каждый раз у Нимцовича был шанс переосмыслить пройденный путь, отточить свою игру, добавить что-то новое и найти закономерности в ней, которые в турнирной суете не получалось рассмотреть, осмыслить. Неожиданно Арон почувствовал в себе большую тягу к исследованиям шахмат. И преуспел в этом – с позиции сегодняшнего дня – едва ли не больше, чем в практической игре.
Точкой отсчета для него стал 1904 год и совершенно проходной для любого другого, но не для него, эпизод. Тогда в Нюрнберге в присутствии массы зрителей «легкая» партия свела Нимцовича и Тарраша… «Учитель Германии» к 10-му ходу получил выигранную позицию и – явно играя на публику, – не стеснялся в выражениях, всячески поучая 18-летнего оппонента. Краснея и обливаясь потом, Арон чудом сумел избежать поражения, и с тех пор, в отместку за унижение, не упускал ни единого случая публично обвинить или опровергнуть Тарраша. А так как тот был настоящим столпом «старой школы» и любил поучать всех вокруг, Арону надо было стать, как минимум, не менее авторитетным теоретиком. Разумеется, для этого от него требовалась серьезная работа. Нимцович, что называется, засучил рукава!
Он называл Тарраша «догматиком» и своим «наследственным врагом», который изо всех сил тянет шахматы назад – к догмам правильной игры «по Стейницу», где малейших шаг в сторону считался ошибкой, награждался знаком вопроса и унизительной критикой.
«Тарраш действительно играл в шахматы очень сильно, – сформулировал Нимцович свое отношение к оппоненту, – Но… все его взгляды, симпатии или антипатии, его решительная неспособность к созданию новых идей, всё это доказывало мне его посредственность и то, что он не в не состоянии создать в шахматах ничего оригинального. Он мог повторять уже открытое до него. Я искал свой путь, пусть даже это сказывалось на результатах».
Нимцович стал планомерно искать исключения из правил, которые могли бы опровергнуть постулаты Тарраша, стал делать выводы и делиться ими с аудиторией… От колкостей дело быстро дошло до настоящей войны, в которой оппоненты не стеснялись в выражениях! Они во всех подробностях разбирали взаимные «ошибки», хотя сегодня очевидно – их позиции были не столь и далеки, они не столько опровергали, сколько дополняли друг друга.
Различия были лишь в нескольких аспектах. Тарраш считал перевес в пространстве одним из явных преимуществ, Нимцович доказывал, что его не обязательно занимать физически, а можно просто контролировать. Первый ратовал за свободное развитие фигур, другой не считал обязательным выводить их за пешечный ряд и считал, что они могут действовать из глубины. Пешечная структура – еще один предмет для спора: по Зигберту динамика пешек – это важнейший фактор атаки и защиты, а Арон, наоборот, любил замкнутые структуры. Это легко заметить в критике Тарраша таких, ограничивающих собственные фигуры дебютов, как староиндийская или защита Филидора, у Нимцовича же – ферзевого гамбита.
Так или иначе, но, если Тарраша все относят к представителям «классической школы», то Нимцович стал первым «гипермодернистом», к которому вскоре примкнули Рети, Брейер, Тартаковер или еще ряд маэстро 1920-х… А итогом десятилетних дискуссий с догматиком стало рождение в 1925 году «Моей системы». Название это впервые упомянул Тартаковер в марте 1923 года в своей блистательной статье в журнале Neue Wiener Schachzeitung.
Полное название книги Нимцовича: «Моя система. Учебник шахмат на совершенно новой основе». А перед публикацией издательство Bernhard Kagan пустило своего рода пробный шар, решив отдельной брошюрой издать центральную главу из будущей книги. «Блокада» произвела настоящий фурор в шахматном мире, – и тогда берлинцы в течение двух лет (c 1925-го по 1927-й) выпустили целый цикл аж из шести книг под общим названием.
В жадном до шахматной литературы Советском Союзе «Моя система» появилась тут же – в 1925-м. Вернее, не вся книга, а ее большой фрагмент. Затем три года подряд печатались дополнительные тиражи этого издания, пока в 1927-м вышла вторая ее часть. И наконец, в 1930 году «Моя система» вышла в СССР целиком. Еще через год, в 1931-м – «Моя система на практике», которая быстро оказалась частью «общего» труда гроссмейстера.
Почти одновременно с «Системой» появились на свет «Современные идеи в шахматах» у Рети и «Ультрасовременная шахматная партия» Тартаковера, но… в отличие от книг своих идейных союзников, Нимцович сумел все разложить по полочкам. Если Рихард и Савелий, представляя публике новое, не отрицали старого, они говорили больше о тенденции, чем о новой школе, Арон видел в этом единственно возможное развитие шахмат в будущем – в его представлении возврата к старым принципам игры уже просто не могло быть.
Называя книгу учебником, Нимцович полагал, что она станет руководством к действию не столько для начинающих шахматистов, сколько для уже сложившихся мастеров. Примеры должны были стать ясными доказательствами его правоты (привет «догматику» Таррашу), путеводной звездой для читателя… Арон разделил труд на две основные части: «элементы шахматной стратегии», последовательно и четко разложив все на составные элементы, и «позиционную игру», в которой и показал, как этим пользоваться. С явным удовольствием он «разжевывал» такие любимые понятия как: фигурный центр, пешечная атака, блокада, профилактика или игра по полям одного цвета. К лекциям шли практические примеры (по большей части из его партий), плюс еще позиции для самостоятельного изучения.
Популярность книги была фантастической! Нимцович такого не мог и представить.
Его теоретические рассуждения и методы стали активно подтверждаться на практике. И в мире, наверное, не было человека счастливей, когда по Нимцовичу заиграл даже Тарраш. Арон был отомщен, считая себя победителем в их затянувшейся творческой дуэли.
Неожиданно большое влияние идеи, высказанные в «Моей системе», оказали и на дебюты. Защиты Нимцовича, Грюнфельда, дебют Рети и каталонское начало, наверное, никогда не появились бы без нее. А за дебютной революцией случился общий переворот в понимании позиционной игры как таковой. Такого «сдвига» не было аж со времен Стейница!
Преуспел Нимцович и как создатель шахматной терминологии… До него были такие гении теории, как Стейниц, Тарраш, Ласкер или Тартаковер, однако придуманные им «блокада», «висячие пешки», «засада», «таинственный ход» по-прежнему в ходу у шахматистов. Уже и известные понятия приобрели в устах у Арона блестящие и точные обозначения.
Добавьте сюда красивую и логичную структуру книги, ее методичный переход от простого к сложному, аккуратно и со вкусом подобранные примеры, наглядные, понятные каждому схемы… Но самое главное – живой, образный язык в сочетании с фирменным оптимизмом Нимцовича, а также его заразительная вера в торжество логики и справедливости.
Четырьмя годами позже, в 1929 году, находясь на вершине издательской славы и выиграв свой «турнир жизни» в Карлсбаде, где опередил самого Капабланку, Нимцович выпустил казавшееся вполне разумным продолжение – книгу «Моя система на практике».
К уже изложенным им незыблемым понятиям добавилась «централизация», «избыточная защита и другие формы профилактики», «лавирование против слабостей противника». Их лучшим выразителем стал будущий шахматный король Тигран Петросян, для которого эта книга стала «подподушечной», из которой он черпал понимание, вдохновение и силу духа, когда позиция на доске становилась совсем тревожной… По своей концентрированности и ясности подачи она неизбежно уступает главной работе Нимцовича (такой взлет под силу повторить не каждому), но по основательности, пожалуй, даже и превосходит ее.
Полное название книги, выпущенной Нимцовичем в берлинском издательстве Siedentop & Co: «Моя система на практике. Учебник по практическим шахматам с 109 партиями моей практики с предисловием, подробными к ним пояснениям и с 513 диаграммами».
Нимцович – счастливый автор. Удивительным образом Арон успел закончить главное дело своей жизни перед тем как здоровье его начало давать частые сбои и о системной работе над возможными продолжениями «Системы» не могло быть и речи. В начале 1930-х годов он все еще продолжал играть в турнирах, но с каждым следующим разом результаты падали: он не выдерживал напряжения борьбы, – и зачастую «разваливался» на ровном месте. И кто не помнит его восклицания после безнадежного поражения от Алехина на турнире в Сан-Ремо в 1930 году: «Да он разделывается с нами, как с желторотыми птенчиками!»
Но каждому – своё. Кому-то становиться чемпионом мира. Кому-то – автором самой сильной и популярной в мире книги о позиционной игре, на которой росли все чемпионы…
Евгений Атаров